Глава 4

Глава IV
ТОРГОВЛЯ ЛЮДЬМИ

Полликсфен был прав и неправ в одно и то же время.
   Он был прав в своем мнении, что человек, способный  вывести  из  себя такого деспота, как Джефрейс, должен был сделать хорошую карьеру. И в то же время он был неправ, считая предстоящую казнь Питера  Блада неизбежной.
   Я уже сказал, что несчастья, обрушившиеся на Блада в  результате  его посещения усадьбы Оглторп, включали в себя и два обстоятельства положительного порядка: первое, что его вообще судили, и второе, что суд состоялся 19 сентября. До 18 сентября приговоры суда приводились в исполнение немедленно. Но утром 19 сентября в Таунтон прибыл  курьер  от  государственного министра лорда Сэндерленда с письмом на имя лорда Джефрейса. В письме сообщалось, что его величество король милостиво приказывает отправить тысячу сто бунтовщиков в свои южные колонии на Ямайке,  Барбадосе и на Подветренных островах.
   Вы, конечно, не предполагаете, что это приказание  диктовалось  какими-то соображениями гуманности. Лорд Черчилль, один из видных сановников Якова II, был совершенно прав, заметив как-то, что сердце  короля столь же чувствительно, как камень. "Гуманность" объяснялась просто: массовые казни были безрассудной тратой ценного  человеческого  материала,  в  то время как в колониях не хватало людей для работы на плантациях, и здорового, сильного мужчину можно было продать за  10-15  фунтов  стерлингов.
Немало сановников при дворе короля имели основания претендовать на королевскую щедрость, и сейчас представлялся дешевый и доступный способ для удовлетворения их насущных нужд.
В конце концов, что стоило королю подарить своим приближенным некоторое количество осужденных бунтовщиков?
   В своем письме лорд Сэндерленд подробно описывал все детали королевской милости, заключенной в человеческой плоти и крови. Тысяча осужденных отдавалась восьми царедворцам, а сто поступали в собственность королевы.
Всех этих людей следовало немедленно отправить в южные владения  короля, где они и должны были содержаться впредь до  освобождения  через десять лет. Лица, которым передавались заключенные, обязывались обеспечить  их немедленную перевозку.
   От секретаря лорда Джефрейса мы знаем, как в эту ночь верховный судья в пьяном бешенстве яростно поносил это недопустимое, на его взгляд, "милосердие" короля. Нам известно, что в письме, посланном королю, верховный судья пытался убедить его пересмотреть свое решение,  однако король Яков отказался это сделать. Не говоря уже о косвенных прибылях,  которые он получал от этого "милосердия", оно вполне соответствовало его характеру. Король понимал, что многие заключенные умрут мучительной  смертью, будучи не в состоянии перенести ужасы рабства в Вест-Индии, и судьбе  их будут завидовать оставшиеся в живых товарищи.
   Так случилось, что Питер Блад, а с ним Эндрью Бэйнс и  Джереми  Питт, вместо того чтобы быть повешенными, колесованными и четвертованными, как определялось в приговоре, были отправлены вместе с другими  пятьюдесятью заключенными в Бристоль, а оттуда морем на корабле "Ямайский купец".  От большой скученности, плохой пищи и гнилой воды среди осужденных вспыхнули болезни, унесшие в океанскую могилу одиннадцать человек. Среди погибших оказался и несчастный Бэйнс.
   Смертность среди заключенных, однако, была  сокращена  вмешательством Питера Блада. Вначале капитан "Ямайского купца" бранью и угрозами встречал настойчивые просьбы врача разрешить ему доступ к ящику с лекарствами для оказания помощи больным. Но потом  капитан  Гарднер сообразил,  что его, чего доброго, еще притянут к ответу за слишком большие потери живого товара. С некоторым запозданием он все же воспользовался медицинскими познаниями Питера Блада. Улучшив условия, в которых находились заключенные, и наладив медицинскую помощь, Блад остановил распространение болезней.
   В середине декабря "Ямайский купец" бросил якорь в Карлайлской бухте, и на берег были высажены сорок два оставшихся в живых повстанца.
   Если эти несчастные воображали (а многим из них, видимо, так и  казалось), что они едут в дикую, нецивилизованную страну, то одного  взгляда на нее, брошенного во время торопливой перегрузки живого товара с корабля в лодки, было достаточно, для того чтобы изменить это  представление.
Они увидели довольно большой город с домами европейской архитектуры,  но без сутолоки, характерной для городов Европы. Над красными крышами возвышался шпиль церкви. Вход в широкую бухту защищался фортом, из амбразур которого во все стороны торчали стволы пушек. На  отлогом  склоне холма белел фасад большого губернаторского дома. Холм был  покрыт  яркозеленой растительностью, какая бывает в Англии в апреле, и день напоминал  такой же апрельский день в Англии, поскольку сезон дождей только кончился.
   На широкой мощеной набережной выстроился вооруженный  отряд  милиции, присланный для охраны осужденных. Здесь же собралась толпа зрителей,  по одежде и по поведению отличавшаяся от обычной толпы в любом морском порту Англии только тем, что в ней было меньше женщин и больше негров.
   Для осмотра выстроенных на молу осужденных приехал губернатор Стид низенький полный человек с красным лицом, одетый в  камзол  из толстого голубого шелка, обильно разукрашенный золотыми позументами. Он  слегка прихрамывал и потому опирался на прочную трость из черного дерева. Вслед за губернатором появился высокий, дородный мужчина  в  форме  полковника барбадосской милиции. На большом желтоватом лице его словно застыло  выражение недоброжелательства. Рядом с ним шла стройная девушка в элегантном костюме для верховой езды. Широкополая серая шляпа, украшенная алыми страусовыми перьями, прикрывала продолговатое, с тонкими  чертами  лицо, на котором тропический климат не оставил никаких следов. Локоны блестящих каштановых волос кольцами падали на плечи. Широко поставленные карие глаза открыто смотрели на мир, а на лице ее  вместо  обычного  задорного выражения сейчас было видно сострадание.
   Питер Блад спохватился, поймав себя на том, что он не сводит удивленных глаз с очаровательного лица этой девушки, находившейся здесь явно не на месте. Обнаружив, что она, в свою очередь, также пристально его разглядывает, Блад поежился, чувствуя, какое печальное зрелище он  представляет. Немытый, с грязными и спутанными волосами и давно не бритой черной бородой, в лохмотьях, оставшихся от некогда  хорошего камзола, который сейчас обезобразил бы даже огородное пугало, он совершенно  не  подходил для того, чтобы на него смотрели такие красивые глаза. И  тем  не менее эта девушка с какимто почти детским изумлением и жалостью продолжала его рассматривать. Затем она коснулась рукой своего  компаньона, который с недовольным ворчанием повернулся к ней. 
   Девушка горячо говорила ему о чем-то, но  было  совершенно  очевидно, что полковник слушал ее невнимательно. Взгляд  его  маленьких блестящих глаз, расположенных близко к мясистому крючковатому носу, перешел с  нее и остановился на светловолосом крепыше Питте, стоявшем рядом с Бладом.
   Но тут к ним подошел губернатор, и между ними завязался общий  разговор.
   Девушка говорила очень тихо, и Блад ее совсем не слышал;  слова  полковника доносились до него в форме неразборчивого  мычания. Губернатор же, обладавший пронзительным голосом, считал себя остроумным человеком и любил, чтобы ему все внимали.
   - Послушайте, мой дорогой полковник Бишоп. Вам предоставляется  право первого выбора из этого прекрасного букета цветов и по той цене, которую вы назначите сами. А всех остальных мы продадим с торгов.
   Полковник Бишоп кивнул головой в знак согласия:
   - Ваше превосходительство очень добры. Но,  клянусь  честью,  это  не партия рабочих, а жалкое стадо кляч. Вряд ли от них  будет  какой-нибудь толк на плантациях.
   Презрительно щуря маленькие глазки, он вновь осмотрел  всех  осужденных, и выражение злой недоброжелательности на его лице еще более усилилось. Затем, подозвав к себе капитана  "Ямайского  купца" Гарднера,  он несколько минут разговаривал с ним, рассматривая полученный от него список.
   Потом полковник сунул список обратно Гарднеру и подошел к  осужденным повстанцам. Подле молодого моряка  из  Сомерсетшира  Бишоп остановился.
Ощупав мускулы на руках Питта, он приказал ему открыть рот, чтобы осмотреть зубы; облизнулся, кивнул головой и, не поворачиваясь, буркнул шедшему позади него Гарднеру:
   - За этого - пятнадцать фунтов.
   Капитан скорчил недовольную гримасу:
   - Пятнадцать фунтов? Это не составит и половины  того,  что  я  хотел просить за него.
   - Это вдвое больше того, что я был  намерен  заплатить,  -  проворчал полковник.
   - Но ведь и тридцать фунтов за него - слишком дешево, ваша честь.
   - За такую цену я могу купить негра. Эти белые свиньи не умеют  работать и быстро дохнут в нашем климате.
   Гарднер начал расхваливать здоровье Питта, его молодость  и  выносливость, словно речь шла не о человеке, а о  вьючном  животном. Впечатлительный Питт стоял молча, не шевелясь. Лишь румянец, то появлявшийся, то исчезавший на его щеках, выдавал внутреннюю борьбу, которую вел с  собой молодой человек, пытаясь сохранить самообладание.  У  Питера  Блада  эта гнусная торговля вызывала чувство глубочайшего отвращения. В стороне от всего этого прогуливалась, разговаривая с  губернатором, девушка, на которую Блад обратил внимание. Губернатор прыгал около  нее, глупо улыбаясь и прихорашиваясь. Девушка, очевидно, не понимала,  каким мерзким делом занимался полковник. А быть может, подумал Блад, это  было ей совершенно безразлично?
   В эту секунду полковник Бишоп повернулся на каблуках, собираясь  уходить.
   - Двадцать фунтов - и ни пенса больше. Это моя предельная  цена.  Она вдвое больше той, какую вам предложит Крэбстон.
   Капитан Гарднер, поняв по его тону,  что  это  действительно  окончательная цена, вздохнул и согласился. Бишоп направился дальше, вдоль  шеренги заключенных. Блада и стоявшего рядом с ним худого юношу полковник удостоил только мимолетным взглядом. Однако, следующий за  ними мужчина средних лет и гигантского телосложения, по имени Волверстон,  потерявший глаз в сражении при Седжмуре, привлек к себе его  внимание,  и торговля началась снова.
   Питер Блад стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая  незнакомый душистый воздух. Он был насыщен странным  ароматом,  состоящим из смеси запахов кампешевого дерева [14], ямайского перца и душистого  кедра. Необычайный этот аромат заставил его забыть обо всем и погрузиться в
бесполезные размышления. Он совершенно не был расположен  к  разговорам.
Так же чувствовал себя и Питт, молча стоявший возле Блада и  думавший  о неизбежной разлуке с человеком, рядом с которым, плечом к плечу, он прожил смутные месяцы и полюбил его, как друга и  старшего  брата. Чувства одиночества и тоски властно охватили его, и по сравнению с этим все, что
он пережил раньше, показалось ему незначительным. Разлука с доктором была для Питта мучительным завершением всех обрушившихся на  него несчастий.
   К осужденным подходили другие покупатели, рассматривали их, проходили мимо, но Блад не обращал на них внимания. Затем в конце шеренги осужденных произошло какое-то движение. Это  Гарднер  громким  голосом сообщал что-то толпе остальных покупателей, ожидавших, пока полковник Бишоп  отберет нужный ему человеческий товар. После  того  как  Гарднер  закончил свою речь, Блад заметил, что девушка говорила о чем-то Бишопу и хлыстом с серебряной рукояткой показывала на шеренгу. Бишоп, прикрыв глаза рукой от солнца, поглядел на осужденных и двинулся к ним тяжелой, раскачивающейся походкой вместе с Гарднером и в сопровождении шедших позади девушки и губернатора. Медленно идя вдоль  шеренги,  полковник поравнялся с Бладом и прошел бы мимо, если бы девушка не коснулась своим хлыстом руки Бишопа.
   - Вот тот человек, которого я имела в виду, - сказала она.
   - Этот? - спросил полковник, и в его голосе прозвучало презрение.
   Питер Блад пристально всматривался в круглые глазки полковника,  глубоко сидевшие, как изюминки в пудинге, на его желтом мясистом лице. Блад чувствовал, что этот оскорбительный осмотр вызывает краску на его лице.
   - Ба! - услышал он голос Бишопа. - Мешок костей. Пусть его берет  кто хочет.
   Он повернулся, чтобы уйти, но тут вмешался Гарднер:
   - Он, может быть, и тощ, но зато вынослив. Когда половина  арестантов была больна, этот мошенник оставался на ногах и лечил  своих  товарищей.
Если бы не он, то покойников на корабле было бы  больше...  Ну,  скажем, пятнадцать фунтов за него, полковник? Ведь это, ей-богу, дешево. Еще раз говорю, ваша честь: он вынослив и силен, хотя и тощ. Это как раз  такой человек, который вынесет любую жару. Климат никогда не убьет его.
   Губернатор Стид захихикал:
   - Слышите, полковник? Положитесь на вашу  племянницу.  Женщина  сразу оценит мужчину, едва лишь на него взглянет.
   Он рассмеялся, весьма довольный своим остроумием. Но смеялся он один.
По лицу племянницы Бишопа пронеслось облачко раздражения, а сам  полковник был слишком поглощен мыслями об этой сделке, чтобы обратить внимание на сомнительный юмор губернатора. Он пошевелил губами и  почесал  рукой подбородок. Джереми Питт почти перестал дышать.
   - Хотите десять фунтов? - выдавил из себя наконец полковник.
   Питер Блад молил бога, чтобы это предложение было отвергнуто. Мысль о том, что он может стать собственностью этого грязного животного и в  какой то мере собственностью кареглазой молодой девицы, вызывала у него величайшее отвращение. Но раб есть раб, и не  в  его  власти  решать свою судьбу. Питер Блад был продан пренебрежительному покупателю,  полковнику Бишопу, за ничтожную сумму в десять фунтов стерлингов.